Рассказы о детях (с иллюстрациями). Рассказы о детях (с иллюстрациями) Раскраска к рассказу как я ловил человечков

В тоненькой книжке «Как я ловил человечков», недавно прекрасно переизданной издательством «Речь», под твердой обложкой умещаются всего два рассказа. Но не будем торопиться ‒ это как раз тот случай, когда требуется читать медленно.

Рассказы основаны на реальных детских проделках писателя, жившего почти сто лет назад, но современному юному фантазеру они очень помогут. Повествование ведется от лица маленького героя, которого зовут Боря, и автор очень точно воспроизводит речь пяти-шестилетнего ребенка. Это сразу вызывает доверие у читателя.

Боря приехал в гости к бабушке. У нее на полке стоит замечательный пароходик, но трогать его Боре строго запрещено: «Я все смотрел на пароходик. Влезал на стул, чтоб лучше видеть. И все больше и больше он мне казался настоящим. И непременно должна дверца в будочке отворяться. И, наверно, в нем живут человечки. Маленькие, как раз по росту пароходика. Выходило, что они должны быть чуть ниже спички. Я стал ждать, не поглядит ли кто из них в окошечко. Наверно, поглядывают. А когда дома никого нет, выходят на палубу...» И конечно, человечки съедают конфеты и хлеб, которые мальчик стал им усердно подкладывать, ‒ иначе куда все это исчезает?

Дальше события развиваются стремительно: в поисках человечков малыш кромсает кораблик кухонным ножом. Взрослый тут наверняка почувствует возмущение - какую хорошую вещь испортил, глупенький! Но он и сам, когда фантазия поостыла и очарование игры улеглось, вдруг замечает, что натворил непоправимое…

На этом рассказ заканчивается, и мы никогда не узнаем, как же отреагировала бабушка, которой этот кораблик был очень дорог (мне всегда очень хотелось это узнать).

Во втором рассказе - «Белый домик» - герои идут еще дальше. Фантазии детей кажутся им настолько реальными, что они готовы осуществить их немедленно, даже рискуя собственной жизнью. Чтобы узнать, кто живет в маленьком домике на другом берегу залива, они отправляются в море на ялике. Одни, ранним утром, с водой и припасенным хлебом. Увлекательная игра в первооткрывателей! И конечно, никто из них не задумался, что вообще-то в море можно и утонуть. Такое часто случается на пороге отрочества, лет в одиннадцать-двенадцать. И это не глупость, недальновидность, бравада или баловство, а возрастная потребность в риске и новых открытиях.

Мама двенадцатилетнего капитана и его младшей сестры, конечно, была очень напугана исчезновением детей, ушедших в море под парусом. Можно себе представить, что она пережила! Но когда дети благополучно вернулись, «мама и сердилась, и радовалась сразу. Но мы выпросили, чтобы отцу ничего не говорила». И, судя по всему, так оно и было. Вот уж подлинная мудрость и мужество взрослого человека!

И это уже послание Бориса Житкова к нам, взрослым: мы должны заботиться не только о здоровье наших детей, их развитии и достижениях, но и беречь их душу, позволять им быть такими, какие они есть, несмотря на то, что часто это так трудно и страшно. Как говорил когда-то замечательный учитель, врач и писатель Януш Корчак: «Не желая, чтобы ребенок умер, мы не даем ему жить».

И если нам все еще кажется, что практичность, нацеленность на конкретный и быстрый результат - главная добродетель сегодняшнего ребенка, подростка, успешного ученика, стоит прислушаться к сетованиям учителей начальных и даже средних классов, что детям трудно дается математика, физика, история. Потому что в эти пространства невозможно войти без развитой фантазии: невозможно пощупать руками квадратный корень и доспехи Жанны д’Арк. А вообразить можно. Помните, как в «Детстве Никиты» главный герой решал скучные арифметические задачки про аршины сукна и пуды муки? Воображал себе купца в лавке, со своим лицом, характером, мышами под полом, - и задачка решалась. Конечно, из этого юного фантазера потом вырос Алексей Толстой, а из Бореньки, сломавшего бабушкин кораблик, - Борис Житков. Но не в этом дело.

Мы должны беречь детскую фантазию, не только для того, чтобы росли новые художники, поэты, писатели. Фантазия, оживление окружающего мира, потребность в придуманных друзьях и странах - сущностная потребность ребенка, такая же, как здоровая пища и прогулки на свежем воздухе. Конечно, мы и сами знаем об этой острой потребности в придумывании, которая бывает особенно развита у читающих детей, но как-то забываем о ней в круговерти житейских забот. А совместное чтение вслух рассказов Житкова напоминает нам об этом еще и еще раз.

Отдельно стоит сказать о прекрасных иллюстрациях Нины Носкович, изобразившей тех самых человечков во всех возможных видах, с целой палитрой характеров. Рассматривать их портреты - вот уж подарок маленькому фантазеру! Взрослый же, особенно если это бабушка или дедушка, с удовольствием отметит, что дети, нарисованные в книжке - не «дети вообще», а из вполне конкретного времени, из начала двадцатого века: об этом говорят любовно выписанные художником скатерть с бахромой, чулки на резинках, короткие штанишки на лямочках, кожаные башмаки, плюшевые медведи и обезьяны, о которых даже нынешние молодые родители если и помнят, то лишь по бабушкиным рассказам и черно-белым фильмам.

Кстати, и серия, в которой выпущены рассказы Бориса Житкова, называется «Любимая мамина книжка».

Елена Литвяк

_______________________________________________________________

Другие издания книги Бориса Житкова «Как я ловил человечков»

Я решил, что у них в пароходике с обеих сторон идут лавки. Во всю длину. И они днём там сидят рядком и тихонько шепчутся. Про свои дела. А ночью, когда все-все заснут, тут у них работа.
Я всё время думал о человечках. Я хотел взять тряпочку, вроде маленького коврика, и положить около дверей. Намочить тряпочку чернилами. Они выбегут, не заметят сразу, ножки запачкают и наследят по всему пароходику. Я хоть увижу, какие у них ножки. Может быть, некоторые босиком, чтобы тише ступать. Да нет, они страшно хитрые и только смеяться будут над всеми моими штуками.
Я не мог больше терпеть.
И вот - я решил непременно взять пароходик и посмотреть и поймать человечков. Хоть одного. Надо только устроить так, чтобы остаться одному дома. Бабушка всюду меня с собой таскала, во все гости. Всё к каким-то старухам. Сиди - и ничего нельзя трогать. Можно только кошку гладить. И шушукает бабушка с ними полдня.
Вот я вижу - бабушка собирается: стала собирать печенье в коробочку для этих старух - чай там пить. Я побежал в сени, достал мои варежки вязаные и натёр себе и лоб и щёки - всю морду, одним словом. Не жалея. И тихонько прилёг на кровать.
Бабушка вдруг хватилась:
- Боря, Борюшка, где ж ты? - Я молчу и глаза закрыл. Бабушка ко мне:
- Что это ты лёг?
- Голова болит.
Она тронула лоб.
- Погляди-ка на меня! Сиди дома. Назад пойду - малины возьму в аптеке. Скоро вернусь. Долго сидеть не буду. А ты раздевайся-ка и ложись. Ложись, ложись без разговору.
Стала помогать мне, уложила, увернула одеялом и всё приговаривала: «Я сейчас вернусь, живым духом».
Бабушка заперла меня на ключ. Я выждал пять минут: а вдруг вернётся? Вдруг забыла там что-нибудь?
А потом я вскочил с постели как был, в рубахе. Я вскочил на стол, взял с полки пароходик. Сразу руками понял, что он железный, совсем настоящий. Я прижал его к уху и стал слушать: не шевелятся ли? Но они, конечно, примолкли. Поняли, что я схватил ихний пароход. Ага! Сидите там на лавочке и примолкли, как мыши.

Я слез со стола и стал трясти пароходик. Они стряхнутся, не усидят на лавках, и я услышу, как они там болтаются.
Но внутри было тихо.
Я понял: они сидят на лавках, ноги поджали и руками что есть сил уцепились в сиденья. Сидят как приклеенные.
Ага! Так погодите же. Я подковырну и приподниму палубу. И вас всех там накрою. Я стал доставать из буфета столовый нож, но глаз не спускал с пароходика, чтоб не выскочили человечки. Я стал подковыривать палубу. Ух, как плотно всё заделано. Наконец удалось немножко подсунуть нож. Но мачты поднимались вместе с палубой. А мачтам не давали подниматься эти верёвочные лесенки, что шли от мачт к бортам. Их надо было отрезать - иначе никак. Я на миг остановился. Всего только на миг. Но сейчас же торопливой рукой стал резать эти лесенки. Пилил их тупым ножом. Готово, все они повисли, мачты свободны. Я стал ножом приподнимать палубу. Я боялся сразу дать большую щель. Они бросятся все сразу и разбегутся. Я оставил щёлку, чтобы пролезть одному. Он полезет, а я его - хлоп! - и захлопну, как жука в ладони. Я ждал и держал руку наготове - схватить.
Не лезет ни один! Я тогда решил сразу отвернуть палубу и туда в серёдку рукой - прихлопнуть. Хоть один да попадётся. Только надо сразу: они уж там небось приготовились - откроешь, а человечки прыск все в стороны.
Я быстро откинул палубу и прихлопнул внутрь рукой. Ничего. Совсем, совсем ничего! Даже скамеек этих не было. Голые борта. Как в кастрюльке. Я поднял руку. И под рукой, конечно, ничего. У меня руки дрожали, когда я прилаживал назад палубу. Всё криво становилась. И лесенки никак не приделать. Они болтались как попало. Я кой-как приткнул палубу на место и поставил пароходик на полку. Теперь всё пропало!
Я скорей бросился в кровать, завернулся с головой.
Слышу ключ в дверях.
- Бабушка! - под одеялом шептал я. - Бабушка, миленькая, родненькая, чего я наделал-то!
А бабушка стояла уж надо мной и по голове гладила:
- Да чего ты ревёшь, да плачешь-то чего? Родной ты мой, Борюшка! Видишь, как я скоро?
Она ещё не видала пароходика.

И Генри Райдера Хаггарда. Но мало кто вспоминает русского писателя, педагога и исследователя-путешественника Бориса Степановича Житкова, которого его собрат по перу называл Вечным .

Детство и юность

Родился Борис 30 августа 1882 года. Произошло это в городе Великий Новгород. Мальчик стал вторым ребенком в семье – первым была дочь Вера. Отец Бориса – Степан Васильевич - был преподавателем в Новгородском учительском институте. По учебникам Степана Васильевича несколько поколений детей изучали арифметику, алгебру и геометрию. Мать мальчика – Татьяна Павловна - была популярной пианисткой, ученицей русского композитора Антона Григорьевича Рубинштейна.

Из-за еврейских корней за Степаном Васильевичем пристально наблюдали люди из госструктур. Поэтому когда после рождения будущего писателя между Житковым-старшим и местным политическим деятелем назрел конфликт, Степан Васильевич решил отвезти семью в другое место. Покатавшись год по России, но так нигде и не зацепившись, Житков-старший отвозит семью в Одессу, где на тот момент проживали его брат и сестра.

В Одессе Степан Васильевич устраивается кассиром-бухгалтером на параход, а Татьяна Павловна становится частным репетитором по игре на клавишных. Начальное образование Вера и Борис получают дома, а после поступают в гимназию №5. В этом учебном заведении и происходит знакомство Житкова-младшего с будущим писателем и переводчиком , а также с Владимиром Евгеньевичем Жаботинским – будущим основателем Еврейского легиона.

В 1901 году Борис оканчивает гимназию и поступает в Императорский Новороссийский университет на отделение естественных наук. Будучи студентом университета, Житков сначала увлекается игрой на скрипке, но позже решает променять ее на занятие фотографией (к сожалению, ни одного фото Житкова тех лет не сохранилось). Не забывает парень и о физическом развитии – уже на третьем курсе завоевывает призы на соревнованиях по парусному спорту.

Гиперактивный характер и определенность в убеждениях приводят Бориса к тому, что во время Русской революции 1905 года Житков помогает переправлять оружие для матросов, решивших устроить бунт. В 1906 году Борис получает диплом об окончании вуза. Из-за нестабильного положения в стране долго не может найти себе работу. В итоге по совету знакомого решает стать моряком. После нескольких выходов в море парень сдает экзамены на штурмана. В роли штурмана парусного судна совершает походы в Турцию и Болгарию.

Литература

В литературу Борис Житков пришел довольно поздно. С другой стороны, именно его бурная и насыщенная событиями жизнь стала основой для многих произведений автора. К тому же, писатель вел дневник и регулярно писал родным письма, набивая таким образом руку в писательском ремесле. В 1909 году становится капитаном научно-исследовательского судна, принимавшего участие в ихтиологической экспедиции по Енисею.

По возвращению из экспедиции Борис подает документы в Санкт-Петербургский политехнический университет Петра Великого на отделение судостроения. В 1910 году отправляется в Данию для прохождения практики рабочим-металлистом. В 1912 году отправляется в свое первое кругосветное путешествие. В ходе кругосветки больше всего Бориса впечатлили страны Азии – Индия, Япония и Китай. В 1916 году оканчивает вуз по специальности инженера-судостроителя.

К моменту выпуска из политехнического университета Житков уже год как служил в морской авиации. В 1916 году Борис получает звание прапорщика по авиационной части, а годом позже – подпоручика по адмиралтейству. В 1917 году Житков оставляет службу и отправляется работать по специальности в Одесский морской порт, где и проработал до 1924 года. В этом году Житков перебрался в Петроград.

Для этого было две причины: во-первых, Борису надоело сидеть на одном месте – «качевой» характер дал о себе знать, во-вторых, Житков решил отвезти в издательство свою рукопись «Злое море». Редакция по достоинству оценила произведение, и издало его в том же году. С 1925 года Житков устраивается преподавателем в местную школу, а все свободное время тратит на писательскую работу. По подсчетам биографов Бориса, им было написано 74 очерка, 59 повестей и рассказов, 7 романов и 14 статей.

Борис Степанович прославился преимущественно как детский писатель. Именно для детей он написал большую часть своих произведений – в частности, сборники «Что я видел», «Что бывало», «Морские рассказы» и «Рассказы о животных». Сборник «Рассказы о животных», вышедший в 1935 году, содержал в себе рассказы, основанные на его впечатлениях от посещения Индии, - «Беспризорная кошка», «Храбрый утенок», «Про обезьянку», «Про слона», «Про змею и мангуста», «Галка» и «Волк».

Однако произведением, которое Житков ставил на вершину своего творчества, был роман «Виктор Вавич», посвященный событиям 1905 года. Долгое время произведение не издавалось, поскольку находилось под запретом. Версия без купюр вышла только в 1999 году благодаря дочке Корнея Чуковского, Лидии, обнаружившей рукопись в архивах отца.

Стоит отметить, что романом «Виктор Вавич» восторгались многие. К числу тех, кому произведение пришлось по душе, были писатель , телеведущая и публицист . Критики отмечали, что если бы не цензура, то «Виктор Вавич» мог бы занять место в российской классике между «Тихим Доном» и «Доктором Живаго». В 1988 году, когда праздновался пятидесятилетний юбилей со дня смерти писателя, было издано первое собрание его сочинений.

Личная жизнь

О личной жизни Житкова известно мало. Кочевой образ жизни не позволял писателю завести нормальную семью, поэтому к концу своих дней он жил гражданским браком с Верой Михайловной Арнольд (1896-1988), дочерью директора Белогородского училища и советского шифровальщика.

Детей у пары не было, но был у Бориса племянник Алеша – сын старшей сестры. Именно Алеша стал прообразом персонажа рассказов из сборника «Что я видел». Однако есть данные, что у Житкова есть несколько детей от некой Фелицаты Федоровны Гусевой – сын Николай и дочь Фелицата. По крайней мере, так утверждают некоторые СМИ.

Смерть

Еще в 1937 году Борис Степанович почувствовал недомогание. По совету знакомого решил испробовать лечебное голодание, но этим только ухудшил свое положение. Книгу, которую Житков планировал как «Энциклопедию для четырехлетних граждан "Почемучка"», писатель заканчивал, уже диктуя своей жене. Эта книга позже была издана под названием «Что я видел».

Другую свою книгу – «Помощь идет» - посвященную технике, служащей на благо человечества, писатель закончить не успел. Тем не менее, она тоже позже была издана под названием «Рассказы о технике». Умер Борис Степанович 19 августа 1938 года. Похоронен в Москве, на шестом участке Ваганьковского кладбища.

По мотивам его произведений сняты мультики «Кнопочки и человечки» (рассказ «Как я ловил человечков»), «Почему слоны?» (по рассказу «Про слона»), «Пудя», а также фильмы «Морские рассказы», «День ангела» и «Шторм на суше». Элементы биографии Житкова были использованы в стихотворениях «Почта»(1927) и «Военная почта»(1943), а также в фильме «На миг оглянуться» (1984 года).

Цитаты Бориса Житкова

• «Невозможно, чтоб было трудно учиться: надо, чтоб учиться было радостно, трепетно и победно».
• «Это хуже всего - новые штаны. Не ходишь, а штаны носишь: все время смотри, чтоб не капнуло или еще там что-нибудь. Зовут играть - бойся. Из дому выходишь - разговоров этих! И еще мать выбежит и вслед кричит на всю лестницу: "Порвешь - лучше домой не возвращайся!" Стыдно прямо. Да не надо мне этих штанов ваших! Из-за них вот все и вышло».
• «Пошел Христо в город: бегает, суетится народ, ослы орут неистово, все кричат, суются, топчутся, как будто круглый день пожар в городе. Все греки - шумливый народ. Одни турки в тени сидят. Кто кальяном дымит, а кто и соломку сосет - ждут судьбу».
• «Так вот куда кошки из города переехали».

Библиография

• 1924 год – «Злое море»
• 1925 год – «Морские истории»
• 1931 год – «Каменная печать»
• 1935 год – «Рассказы о животных»
• 1939 год – «Что я видел»
• 1940 год – «Рассказы»
• 1941 год – «Виктор Вавич»
• 1942 год – «Рассказы о технике»

Ветер был лёгонький, и волны были маленькие, и у нас с Ниной выходило, будто мы на большом корабле, у нас есть запасы воды и пищи, и мы идём в другую страну. Я правил прямо на домик с красной крышей. Потом я велел сестре готовить завтрак. Она наломала меленько хлеба и откупорила бутылку с водой. Она всё сидела на дне шлюпки, а тут, как встала, чтобы мне подать, да как глянула назад, на наш берег, она так закричала, что я даже вздрогнул:

– Ой, наш дом еле видно! – и хотела реветь.

Я сказал:

– Рёва, зато старичков домик близко.

Она поглядела вперёд и ещё хуже закричала:

– И старичков домик далеко: нисколько мы не подъехали. А от нашего дома уехали!

Она стала реветь, а я назло стал есть хлеб как ни в чём не бывало. Она ревела, а я приговаривал:

– Хочешь назад, прыгай за борт и плыви домой, а я иду к старичкам.

Потом она попила из бутылки и заснула. А я всё сижу у руля, и ветер не меняется и дует ровно. Шлюпка идёт гладко, и за кормой вода журчит. Солнце уже высоко стояло.

И вот я вижу, что мы совсем близко уж подходим к тому берегу и домик хорошо виден. Вот пусть теперь Нинка проснётся да глянет – вот обрадуется! Я глядел, где там собачка. Но ни собачки, ни старичков видно не было.

Вдруг шлюпка споткнулась, стала и наклонилась набок. Я скорей опустил парус, чтобы совсем не опрокинуться. Нина вскочила. Спросонья она не знала, где она, и глядела, вытаращив глаза. Я сказал:

– В песок ткнулись. Сели на мель. Сейчас я спихну. А вон домик.

Но она и домику не обрадовалась, а ещё больше испугалась. Я разделся, прыгнул в воду и стал спихивать.

Я выбился из сил, но шлюпка ни с места. Я её клонил то на один, то на другой борт. Я спустил паруса, но ничто не помогло.

Нина стала кричать, чтобы старичок нам помог. Но было далеко, и никто не выходил. Я велел Нинке выпрыгнуть, но и это не облегчило шлюпку: шлюпка прочно вкопалась в песок. Я пробовал пойти вброд к берегу. Но во все стороны было глубоко, куда ни сунься. И никуда нельзя было уйти. И так далеко, что и доплыть нельзя.

А из домика никто не выходил. Я поел хлеба, запил водой и с Ниной не говорил. А она плакала и приговаривала:

– Вот завёз, теперь нас здесь никто не найдёт. Посадил на мель среди моря. Капитан! Мама с ума сойдёт. Вот увидишь. Мама мне так и говорила: «Если с вами что, я с ума сойду».

А я молчал. Ветер совсем затих. Я взял и заснул.

Когда я проснулся, было совсем темно. Нинка хныкала, забившись в самый нос, под скамейку. Я встал на ноги, и шлюпка под ногами качнулась легко и свободно. Я нарочно качнул её сильней. Шлюпка на свободе. Вот я обрадовался-то! Ура! Мы снялись с мели. Это ветер переменился, нагнал воды, шлюпку подняло, и она сошла с мели.

Я огляделся. Вдали блестели огоньки – много-много. Это на нашем берегу: крохотные, как искорки. Я бросился поднимать паруса. Нина вскочила и думала сначала, что я с ума сошёл. Но я ничего не сказал. А когда уже направил шлюпку на огоньки, сказал ей:

– Что, рёва? Вот и домой идём. А реветь нечего.

Мы всю ночь шли. Под утро ветер перестал. Но мы были уже под берегом. Мы на вёслах догреблись до дому. Мама и сердилась и радовалась сразу. Но мы выпросили, чтобы отцу ничего не говорила.

А потом мы узнали, что в том домике уж целый год никто не живёт.

Когда я был маленький, меня отвезли жить к бабушке. У бабушки над столом была полка. А на полке пароходик. Я такого никогда не видал. Он был совсем настоящий, только маленький. У него была труба: жёлтая и на ней два чёрных пояса. И две мачты. А от мачт шли к бортам верёвочные лесенки. На корме стояла будочка, как домик. Полированная, с окошечками и дверкой. А уж совсем на корме – медное рулевое колесо. Снизу под кормой – руль. И блестел перед рулём винт, как медная розочка. На носу два якоря. Ах, какие замечательные! Если б хоть один у меня такой был!

Я сразу запросил у бабушки, чтоб поиграть пароходиком. Бабушка мне всё позволяла. А тут вдруг нахмурилась:

– Вот это уж не проси. Не то играть – трогать не смей. Никогда! Это для меня дорогая память.

Я видел, что, если и заплакать, не поможет.

А пароходик важно стоял на полке на лакированных подставках. Я глаз от него не мог оторвать.

А бабушка:

– Дай честное слово, что не прикоснёшься. А то лучше спрячу-ка от греха.

И пошла к полке.

– Честное-расчестное, бабушка. – И схватил бабушку за юбку.

Бабушка не убрала пароходика.

Я всё смотрел на пароходик. Влезал на стул, чтоб лучше видеть. И всё больше и больше он мне казался настоящим. И непременно должна дверца в будочке отворяться. И наверно, в нём живут человечки. Маленькие, как раз по росту пароходика. Выходило, что они должны быть чуть ниже спички. Я стал ждать, не поглядит ли кто из них в окошечко. Наверно, подглядывают. А когда дома никого нет, выходят на палубу. Лазят, наверно, по лестничкам на мачты.

А чуть шум – как мыши: юрк в каюту. Вниз – и притаятся. Я долго глядел, когда был в комнате один. Никто не выглянул. Я спрятался за дверь и глядел в щёлку. А они хитрые, человечки проклятые, знают, что я подглядываю. Ага! Они ночью работают, когда никто их спугнуть не может. Хитрые.

Я стал быстро-быстро глотать чай. И запросился спать.

Бабушка говорит:

– Что это? То тебя силком в кровать не загонишь, а тут этакую рань и спать просишься.

И вот, когда улеглись, бабушка погасила свет. И не видно пароходика. Я ворочался нарочно, так что кровать скрипела.

– Чего ты всё ворочаешься?

– А я без света спать боюсь. Дома всегда ночник зажигают.

Это я наврал: дома ночью темно.

Бабушка ругалась, однако встала. Долго ковырялась и устроила ночник. Он плохо горел. Но всё же было видно, как блестел пароходик на полке.

Я закрылся одеялом с головой, сделал себе домик и маленькую дырочку. И из дырочки глядел не шевелясь. Скоро я так присмотрелся, что на пароходике мне всё стало отлично видно. Я долго глядел. В комнате было совсем тихо. Только часы тикали. Вдруг что-то тихонько зашуршало. Я насторожился – шорох этот на пароходике. И вот будто дверка приоткрылась. У меня дыхание спёрло. Я чуть двинулся вперёд. Проклятая кровать скрипнула. Я спугнул человечка!

Теперь уж нечего было ждать, и я заснул. Я с горя заснул.

На другой день я вот что придумал. Человечки, наверно же, едят что-нибудь. Если дать им конфету, так это для них целый воз. Надо отломить от леденца кусок и положить на пароходик, около будочки. Около самых дверей. Но такой кусок, чтоб сразу в ихние дверцы не пролез. Вот они ночью двери откроют, выглянут в щёлочку. Ух ты! Конфетища! Для них это – как ящик целый. Сейчас выскочат, скорей конфетину к себе тащить. Они её в двери, а она не лезет! Сейчас сбегают, принесут топорики – маленькие-маленькие, но совсем всамделишные – и начнут этими топориками тюкать: тюк-тюк! тюк-тюк! тюк-тюк! И скорей пропирать конфетину в дверь. Они хитрые, им лишь бы всё вёртко. Чтоб не поймали. Вот они завозятся с конфетиной. Тут, если я и скрипну, всё равно им не поспеть: конфетина в дверях застрянет – ни туда, ни сюда. Пусть убегут, а всё равно видно будет, как они конфетину тащили. А может быть, кто-нибудь с перепугу топорик упустит. Где уж им будет подбирать! И я найду на пароходике на палубе малюсенький настоящий топорик, остренький-преостренький.