Приемные дети и родители. Ожидания и реальность приемной мамы Блоги приемных мам

Наша семья до 2012 года была самой обыкновенной: папа, мама, дочка Маша и сын Тимур. Если бы кто-нибудь сказал нам тогда, что через четыре года в нашей семье будет уже семеро детей, мы бы не поверили.

Но в один осенний вечер я листала ленту социальных сетей и увидела фотографию восьмимесячного мальчика Вадима, которому искали родителей. Я сидела перед монитором и вглядывалась в его лицо. Почему-то мне подумалось, что этот малыш мог бы быть моим сыном. Бедняжка, как ему живется там без мамы и папы?

Я позвала мужа: «Посмотри, какой милый мальчик совсем один…» Саша задумчиво пожал плечами. Я стала искать информацию о том, какие нужно собрать документы, чтобы стать приемными родителями, читать истории других приемных семей. Меня настолько захватила эта тема, что больше ни о чем другом я не могла думать.

Но попытки поговорить с мужем на эту тему заканчивались неудачей. Он был уверен, что не сможет привыкнуть к чужому мальчику, опасался дурной наследственности и просто не хотел, чтобы в спокойной жизни нашей счастливой семьи что-то изменилось. А я уже скопировала фотографию Вадима себе на компьютер и каждый день с тоской разглядывала ее. И читала, читала все, что только могла найти об усыновлении. Особенно внимательно читала истории семей, прошедших через тяжелую адаптацию.

Вечером маленькими порциями пересказывала все мужу. Он уже понял, что моему новому увлечению сопротивляться бесполезно, и покорно слушал. А в разгар празднования Нового года я попросила мужа назначить день, когда я могу пойти в опеку и просто спросить про этого мальчика. Просто спросить. Чтобы я ждала этого дня. Саша сдался: «Так и быть, в мае сходи и спроси». До мая я буквально считала дни, продолжая читать книги и сайты для приемных родителей и разглядывать Вадимкину фотографию.

Мне казалось, сотрудники опеки встретят меня с радостью, вцепившись в возможность определить в нашу прекрасную семью несчастного мальчика. Но они разговаривали со мной более чем сдержанно.

Выдали список документов, которые нужно было собрать, спросили, на какую дату я планирую записаться в Школу приемных родителей. Я позвонила мужу, чтобы посоветоваться, можем ли мы прямо с сегодняшнего вечера записаться на обучение в эту школу. Саша, вздохнув, согласился. Обучение мы проходили вместе. Я переживала, что мужу не понравится проходить все эти психологические тесты или будет неинтересно слушать преподавателей. Но мои опасения были напрасны.

Муж активно выполнял все задания, отвечал на вопросы психологов, вступал в дискуссии с другими участниками школы. Это было так интересно и захватывающе, что сплотило нас еще больше. Когда, наконец, мы получили заветный сертификат об окончании ШПР, Саша сказал, что теперь чувствует уверенность: мы справимся.

И тогда я позволила признаться самой себе, что мне очень страшно стоять на пороге такого решения. Я решила зайти на сайт и еще раз посмотреть на Вадима, но не нашла его фотографию на привычном месте! Прошло больше полугода, и фотографии подросших детей обновили. Еле-еле нашла нашего мальчика — с разбитым и замазанным зеленкой носом. Он заметно подрос, ему было уже полтора года.

Часть I. Вадим

21 июля 2012 года. Не передать словами, как билось мое сердце, когда я приехала к дому ребенка, чтобы познакомиться с Вадимом. Лил дождь, а я остановилась у ворот и не решалась войти. Я думала о том, что дом ребенка — это страшное место, где собраны брошенные, несчастные дети. Зайти на его территорию для меня было, как шагнуть в Зазеркалье, где все неправильное, не такое, каким должно быть в нашем мире.

Врач рассказала, что у Вадима ярко выражены признаки депривации. (Психологическая травма от разлуки с матерью. — прим. ред.) Он сосет палец, сильно раскачивается перед сном, а днем гиперактивный, несколько раз кусал детей.

Я села на маленький стульчик и с замиранием сердца стала ждать, пока Вадима оденут и принесут на знакомство. Вижу, несут такого маленького, ну просто крошечного совершенно мальчика! По фотографиям я его представляла гораздо крупнее. Он несколько секунд смотрел на меня со страхом, а потом неожиданно разревелся и убежал в противоположный угол комнаты. Стоит ко мне спиной и сопит. Ага! А врач говорила, что ко всем идет и не понимает, где свои, а где чужие. Все он понимает!

Кое-как из угла выманили его печеньем. Зажал печенье в руке и смотрит на меня исподлобья. Воспитатели говорят: «Ну, Вадим, чего ты, не стесняйся!» И посадили мне на колени. Я глажу Вадюшу по спинке и приговариваю, какой он миленький и хороший. Вадим замер и не шевелится, даже коленями я ощущала, как часто бьется его сердечко. Достала из сумки игрушку — молоточек, издающий смешные звуки. Повертела им — Вадим смотрит с удивлением. Потрясла, на его лице появилась ухмылка.

На обратном пути голова кружилась от эмоций. Можно знать, что существуют дома ребенка бесконечно одинокого маленького человека, только тогда до тебя доходит весь ужас происходящего. И жалко его так, что смириться с этим невозможно. Разве я могу его там оставить?

Вторая встреча

Подписала в опеке шесть листов согласия и отправилась повидать Вадима. С собой везла пачку подгузников и утенка-каталку. Накрапывал дождь, и дети играли на веранде. На десять человек — три воспитательницы. Выход веранды загорожен скамейкой, чтобы дети не могли вылезти и промокнуть.

Утенка-каталку дети сразу утащили в сторону, я даже не успела протянуть ее Вадиму. Тогда я села рядом с ним, стараясь не отвлекаться на других детей, которые меня буквально облепили.

Когда я представляла себе подобную сцену дома, мне казалось, что сердце должно разорваться от жалости в такой ситуации. Но в тот момент все эмоции были приглушены из-за обилия впечатлений.

Достала мыльные пузыри и стала их надувать, вся толпа детей бросилась с криками и хохотом бегать за ними. Ребятки все время падали, а я ойкала с непривычки над каждым. Но ни один малыш не плакал — поднимался и бежал дальше. Маленькие дети, которым всего год-полтора! За всю прогулку никто из них не плакал, не кричал и ничего не требовал. Кроме Вадима. Он карабкался на качели, не смог залезть и требовательно пищал. Но на меня не смотрел, не реагировал на обращения, просто жевал все, что я давала ему в руки: блокнот и салфетки.

Забираю

Приехав в город, я сразу направилась в опеку. Там мне выдали постановление о том, что теперь мы приемные родители Вадима. Его принесли в раздевалку, переодели в новую одежду, которую я привезла с собой, и сфотографировались на память. Когда Вадима посадили в коляску, он так и сидел с поднятыми вверх руками, как пластилиновый. Совершенно застывший, без эмоций малыш. Нянечка сама опустила его руки и положила их ему на колени.

Дома Вадим сначала потрогал кота, походил немного по большой комнате. Я достала листок, на котором врач написала мне режим дня дома ребенка, и оказалось, Вадиму давно пора обедать и спать. Покормила его овсяной кашей, дала попить и отнесла в кроватку. Но, как только положила, он тут же вскочил и вцепился руками в прутья. Видимо, до него дошло, что это все не шуточки и придется спать здесь. Он стал часто-часто дышать, рот задрожал — вот-вот заплачет… Я стала его уговаривать, целовать, гладить. Не расплакался, сжался в комок. Лежит в ужасе и стреляет на меня сонным взглядом. Потом резко отвернулся, засунул два пальца в рот и мгновенно заснул.

А я пошла на кухню усталая, но совершенно счастливая от мысли, что у меня теперь есть еще один сынок.

Адаптация меня накрыла на второй день. Вышла с Вадимом на прогулку, шла и чуть не плакала. Пыталась вспомнить: а чего, собственно, мы решили забрать этого мальчика себе домой? Куда делась радость и почему так тяжело на душе? Саша меня жалел и подбадривал.

Что не так?

Записи за 2013 г. «День за днем я усиленно купаю и мою Вадима, и все равно он пахнет чем-то чужим. Вечером пошла сама мыться в ванную и, почувствовав запах детского мыла, которым мыла сына, подумала: «Нет, только не этот запах! Теперь это мыло напоминает мне Вадима!»

«В ШПР рассказывали, что адаптация в среднем длится год. Надеюсь, у нас легкий случай!»

«Вадим носится по дому как буря, везде залезает, все достает. Если на столе стоит йогурт, Вадюша встанет на носочки и запустит в него ладошку. Или мусор какой-нибудь забросит. Обязательно что-то придумает».

«Каким-то образом просачивается сквозь прутья кроватки. Вчера уложила сына спать, выключила свет. Через некоторое время заглядываю, а он сидит на полу и играет себе спокойненько! Как он мог оттуда вылезти? Как?»

«Заметила, как Вадим вылезает из кровати! Поднимает матрас и вылезает через дно, там прутья широко стоят. Ишь, какой хитрый! Вечером папа прибил на дно кровати лист фанеры».

«На улице Вадюша ведет себя совсем не так, как дома. В коляске едет тихо, положив руки на коленочки. Просто образец, а не ребенок».

«Каждое утро около пяти часов мы слышим сквозь сон, как Вадим громко плюет за борт кроватки и хохочет».

«Укладываю его вечером спать, а он снимает штаны, носочки, подгузник, выбрасывает все это на пол и писает в кровать. Ругаю, переодеваю, меняю матрас, засыпает. Просыпается, снова все снимает, писает. Уже несколько раз проделал этот номер. Я в растерянности. Не ругаю, а переодеваю, как будто так и надо».

«Вадим отказывается узнавать папу без очков. Сидит рядом, опустив глаза. Только папа надевает очки — радуется, лезет обниматься. Папа снова снимает очки, сынок затихает и боится».

«Когда пришло время вечером укладывать Вадимку спать, я решила не как обычно положить его в кровать и уйти, а снова попробовать покачать немного на руках.

До этого любые попытки взять его на руки из кроватки или присутствовать во время засыпания в комнате заканчивались истерикой. Сын выгибался и кричал страшным голосом, отбиваясь от меня руками и ногами.

Приходилось тихо сидеть на полу, наблюдая, как он засыпает, засунув два пальца в рот, сильно раскачиваясь из стороны в сторону. Привык ребенок справляться со своими бедами один и не понимает никакой помощи. Но сегодня я решила снова попробовать. Сначала он попытался вскочить, потом лег обратно мне в руки и заплакал горько, обмякнув в моих руках. Я качала, баюкала, вытирая ему слезы рукой. Вадим лежал и смотрел в сторону, изредка бросая на меня косые взгляды. Иногда его глаза снова наполнялись слезами, губы дрожали… А я все качала и качала, глаза у Вадима стали закрываться, но вдруг сын повернулся и стал смотреть пристально на меня. И долго смотрел, пока глаза не закрылись и он не заснул. Полгода мы вместе. У меня была полная уверенность, что сын давно оттаял. Но в тот момент, когда он стал на меня так пристально смотреть, меня как стрелой пронзила мысль, что вот она — его обида за то, что он так долго был один. С первого дня в роддоме, полтора года совсем один. Что все это время он держался и виду не подавал. Такой маленький. Весь вечер плачу от этих мыслей».

И за Галей, наконец, пришли

Меня спрашивают: «Как вам не страшно брать детей? Это же такая ответственность!» Да, страшно, очень страшно. Но и бездействовать невозможно.

Привыкнув к Вадиму, мы решили, что будем искать еще мальчика, примерно Вадимкиного возраста. Мне очень понравился видеоролик о мальчике Алеше, просто влюбилась в него. Обратила внимание и на девочку Галю из того же детдома — удивилась: такая длинноволосая красавица — и до сих пор не в семье.

Получили новое заключение, а Алеша уже усыновлен. А я уже настроилась ехать за ним в другой город… «И что теперь делать? Ну не из-за Гали же тащиться в такую даль!» — думала я. Стыдно и страшно теперь это вспоминать. Помучившись еще какое-то время, мы решили познакомиться с Галей лично.

Я ехала в поезде и думала, что подпишу согласие в любом случае. Не могу же я просто познакомиться, дать ребенку ложную надежду и уехать.

Поэтому настраивала себя на то, что будет очень сложно, скорее всего, начнется страшная адаптация и вряд ли такая взрослая девочка (Гале скоро должно было исполниться восемь) идеально впишется в нашу семью. Но ничего, думаю, от нас не убудет, пусть просто живет с нами и учится в обычной школе. В любом случае это лучше, чем жить в детском доме.

В детском доме меня встретили очень приветливо, со словами: «Ну, наконец-то, и за Галей кто-то пришел!» Не меньше часа рассказывали про Галю — и главный врач, и ее заместитель, и медработник, и воспитательница. В двух словах: девочка в детском доме с рождения, мама умерла, больше нет никого. Воспитательница рассказывала о Гале восторженно. Я поняла, что это ее любимица. Говорила, что уверена в ней на сто процентов, что Галя — первая помощница, совершенно не конфликтная и во всех отношениях прекрасная девочка, которая очень переживает, что подружек забрали в семьи, а ее нет.

Потом привели Галю. Бойкая такая, на все мои вопросы бодро отвечала. Когда я достала игрушечного лисенка, Галя несколько раз переспросила, это я ей навсегда подарила?

Я стала показывать фотографии нашей семьи, специально взяла с собой небольшой фотоальбом. Галя с большим интересом рассматривала, задавала много вопросов. Потом спрашиваю: «Галя, а я себе дочку ищу в семью, у тебя нет знакомой девочки на примете, которая бы мне подошла?» Галя задумалась и говорит: «Может, Кира?» Главврач отвечает: «Галя, ну ведь Киру уже забрали в семью!» Я: «А мне ты очень нравишься, ты бы хотела поехать со мной?» Галя делает большие глаза: «Правда? Навсегда-навсегда? И больше никогда сюда не возвращаться?» Главврач: «Ну, сюда можно в гости потом приехать!»… Галя: «Правда? Навсегда? Да! Да! (Скачет от радости.) А когда?» Я: «Когда документы оформят, может, через две-три недели. Но ты знай, что я точно приеду за тобой. Вот, возьми фотографии, чтобы не забывать, куда ты едешь». Галя: «Это вы мне прямо навсегда отдаете?»

Потом я спросила, можно ли сфотографировать Галю, но глав. врач сказала, что только после подписания согласия. Я подписала согласие и сделала снимок для папы.

Знакомство с Кристиной

С Кристиной мне предложили познакомиться, когда я приехала, чтобы взять направление на знакомство с Галей. В анкете, где нужно писать предпочтения, у нас был большой размах по возрасту и никаких ограничений по здоровью и национальности ребенка. И региональный оператор, у которой были сомнения, что после знакомства с Галей я подпишу согласие, спросила: «А может, съездите еще с маленькой цыганочкой познакомитесь, вдруг понравится?» И показывает на мониторе фотографию запеленутого младенца с соской на пол-лица. Я про себя подумала, что только младенцев мне не хватало, но направление взяла, так как билеты на поезд у меня были на вечер и до этого времени делать в незнакомом городе все равно было нечего.

После знакомства с Галей я поехала искать дом ребенка Кристины. Дорога заняла гораздо больше времени, чем я рассчитывала, и в дом ребенка я ворвалась в последние минуты рабочего дня. Главврач с удивлением посмотрела на меня, но я, мокрая и пыльная, сказала, что мне нужно ровно пять минут — взгляну на девочку и сразу уйду. Вздохнув, главврач села зачитывать историю ребенка.

Диагнозы, информацию о родителях… Но я ее почти не слушала, очень устала. Закончила свою речь врач словами: «А девочка — просто красавица!» На что я подумала: «Все у вас тут красавицы…» Но, когда я увидела Кристину, всю усталость как рукой сняло! Мне захотелось схватить ее немедленно и увезти с собой. Одновременно с этим я стала всерьез волноваться, что такую прекрасную девочку мне просто так ни за что не отдадут. Я восторженно причитала, сделала несколько фотографий и немедленно подписала согласие…»

Продолжение истории читайте вскоре на нашем сайте

Я растила приемную девочку, мы ссорились, мирились, постепенно привыкали друг к другу, а меж тем меня не отпускала мысль о маленьком мальчике. Изначально-то я планировала взять мальчика трех-четырех лет, в пару к своей двухлетней дочке. Приемная девочка вовсе не заняла его место в моем сердце — для нее в сердце прорубилась своя комнатка. А комнатка маленького мальчика оставалась незанятой. И в какой-то момент — старшие дети пошли в школу, жизнь немного устаканилась — я решила: ну все, пора. Документы были давно готовы: опека с самого начала дала мне заключение о возможности взять в семью двоих детишек.

Я привычно просмотрела базы, сотни роликов и анкет. Симпатичных мальчиков было превеликое множество: страна большая, в каждом городе по детдому, хорошо еще если не дюжина. Выбрать ребенка было решительно невозможно. Я позвонила узнать про некоторых — ну, узнала. Кемерово, Иркутск, Челябинск, Красноярск — везде чудесные дети, куда же лететь? Я зависла.

Тогда же в привычном мне усыновительском коммьюнити появился благожелательный отзыв о мальчике из детдома нашего города, и я подумала: о, не надо никуда лететь, его и возьму. Но с этим мальчиком как-то не сложилось. Вроде как сначала он был в санатории, и поэтому с ним было нельзя познакомиться. Потом мне отказывались дать на него направление: районная опека отправляла за направлением в городской банк данных, куда надо было записываться за месяц. Я посоветовалась с юристами, все дружно сказали, что это незаконно. Но, пока я суетилась, время шло, и в следующий раз опека сообщила, что мальчика уже навещают другие потенциальные опекуны. А потом на него вроде как подписали согласие. Характерно, что и через полгода тот мальчик оставался в базе — не знаю, в чем там было дело.

Потом я поняла: если не слишком настаивать, не сложится ни с одним ребенком. Окажется, что все дети куда-то подевались: один лечится без права посещений, второго прямо завтра забирают родственники, а третий сам никуда не хочет, потому что слишком любит свой детдом. Но тогда я решила, что действую как-то неправильно. Надо перестать суетиться, и наш мальчик сам нас найдет.

Буквально через пару дней знакомая рассказала о четырехлетнем ребенке, которому ищут родителей. Ни в каких базах его не было, он находился в приюте, и опека (мир не без добрых людей!) хотела устроить его в семью, минуя детдом. Я сразу же позвонила в эту опеку и договорилась подъехать. Начальница опеки характеризовала мальчика как хорошего, но запущенного; по ее словам, в приюте с ним занимались самые разные специалисты. Я не видела даже фотографии ребенка и ничего о нем не знала. Город был другой, но не слишком далекий — я собиралась выехать туда утром и вернуться домой вечером, посмотреть на мальчика и сразу же решить, возьму ли я его. Но в целом я была настроена взять. Нравится, не нравится, мой, не мой... бывают, наверное, случаи тотальной несовместимости, но про себя я поняла, что привязываюсь к тем, кто рядом, просто потому, что они рядом. А как только ты забираешь ребенка, то он уже и твой, и нет никаких вопросов.

Опека дала мне телефон психолога приюта, чтобы мы обсудили наиболее подходящее для посещения ребенка время. Дама-психолог оказалась мутной. Она как-то истерично, с драматичными паузами, поведала мне, что ребенок — практически Маугли, он жил с собакой, питался корешками, мало что умеет, почти не говорит, эмоционально глух, ментально туп и его ужасную отсталость едва ли удастся когда-либо компенсировать. Я слушала ее с некоторым недоумением, она будто сочиняла на ходу какой-то киносценарий. В одну из затянувшихся пауз я вставила, что тоже люблю собак и сама развивалась с явным отставанием, даже и теперь не вполне догнала норму. Даме-психологу не понравился мой настрой. Она выразила сомнения в том, что я понимаю, насколько серьезны проблемы ребенка, и спросила, зачем он мне вообще нужен. Если я ищу обычного здорового мальчика, то это совсем не тот случай. По сути дама-психолог немедленно начала меня отговаривать его брать. Хотя звонила я только для того, чтобы договориться о встрече. Дама-психолог пугала, я настаивала, говорила, что меня не пугают трудности.

— Ну ладно, — недовольно сказала дама-психолог. — Но тогда приезжайте в приют с самого утра, прямо с поезда. А уже потом пойдете в опеку. У меня другие планы, около одиннадцати мне надо будет уйти.

— Но без опеки у меня не будет направления, — сказала я.

— Ничего, я вас и без направления приму. Но это, конечно, между нами, опеке об этом не говорите.

Получалось, что я вступаю в тайный сговор с дамой, которая абсолютно не вызывала у меня доверия. Но из прошлого своего опыта я усвоила, что приятные люди и открытые расклады в таких местах вообще не водятся, и уже смирилась.

Я спросила у дамы, нельзя ли привезти всем детям в группе по игрушке.

— Везите что хотите, — устала сказала она. — У нас детей сейчас четверо, но завтра, кажется, еще одного доставят... Рассчитывайте на пятерых.

Мы с дочками пошли в детский магазин, долго рассматривали игрушки. И в итоге купили связку ярких гелиевых шаров. Ведь дети обожают шары.

Это было очень легкомысленно. Ну и намучилась я потом с этими шарами в поезде! Шары всюду лезли, всем мешали, улетали под потолок. Выяснилось, что они занимают катастрофически много места. Никогда я столько не извинялась.

А тащила я их совершенно зря: дама-психолог засунула всю связку в какую-то кладовку, и приютские дети их так и не увидели.

При встрече психолог произвела на меня еще менее приятное впечатление, чем по телефону. Она оказалась пожилой дамой, одетой во все черное и имевшей безнадежно депрессивный вид. Черты ее лица застыли в выражении уныния и скорби. Мне захотелось спросить, что у нее случилось, и выразить какие-нибудь соболезнования. Но при этом она была еще и сердитой.

В общем, дама-психолог показалась мне довольно безумной. Не сомневаюсь, что я — радостная, взволнованная, растрепанная, с этими дурацкими разноцветными шарами — и подавно показалась ей довольно безумной.

В приюте, расположенном в старом доме в самом центре города, стоял тяжелый запах — может, это мне так не повезло и обычно там все чудесно, а именно в тот день прорвало канализацию. Но я будто попала в какой-то ужастик. Хмурое утро, приют, вонь, сердитая дама в черном.

Говорила она так:

— Ну кто у нас живет? Это отбросы общества, вы же понимаете. Дети алкоголиков, наркоманов, проституток. Городская нищета. Какие тут могут быть гены, задатки? Чего ждать от этих детей? А ваш мальчик — ну мне даже страшно предсказывать его будущее. Психоневрологический интернат? Он вообще не включается, никак. Не ребенок, а овощ — не в физическом смысле, а в ментальном. Каким-то словам мы его тут научили, каким-то фразам, но понимает ли он, что говорит, — да ничего он, похоже, не понимает, повторяет как попугай. Какие там четыре года — ему еще не три и не два... Даже грудной ребенок различает интонации, чувствует настроение, а этот... Ну я вам не советую, понимаете. По-человечески не советую. Вон вы какая цветущая, и у вас ведь есть свои дети, благополучные нормальные дети — ну и растите их, мамочка! Этот ребенок вашу семью разрушит. Вы просто не представляете, с чем столкнетесь.

— У меня уже есть приемный ребенок, — вставила я.

— Так и подавно. Зачем вам еще? Одного уже взяли, намучились, и хватит, хватит...

— А можно на него посмотреть? — спросила я.

— Посмотреть... Но мы же должны подумать и о ребенке. Вам посмотреть — а ему травма. Он вообразит, что вы за ним пришли, а как мы его будем успокаивать, чем мы его утешим? Вы думаете о ребенке? Или вы думаете только о своих удовольствиях? Хочется потетешкать, на руках подержать вот такого звереныша, да? Вам интересно, а у ребенка будет травма.

— Ну погодите, — сказала я, — я же пришла именно на ребенка посмотреть. Я не хочу никого травмировать, но я ведь приехала только за этим.

— А где ваше направление?

— Но вы же сказали, что вам удобнее принять меня с самого утра, а направление я и потом могу поднести?

— Да покажем мы вам ребенка, не волнуйтесь. Не об этом вообще речь. Речь о том, где ребенку лучше. Особенно такому запущенность и сложному. Вот у нас в приюте на пять детей одиннадцать специалистов. А что у вас дома? Вы одна — и пять детей? Вы и суп варите, и пол метете, и детей развлекаете? Сами посудите, где ребенку лучше? Как именно вы собираетесь с ним заниматься? По какой системе? Вы дефектолог, у вас есть психологическое образование?

(Как ни удивительно, у меня есть психологическое образование, и это одно из самых никчемных приобретений в моей жизни.)

— Я считаю, что ребенку в любом случае лучше в семье, — по возможности твердо сказала я. — А можно все же на него посмотреть?

— Чтобы я вам его привела и посадила на колени? Нет, увольте, — не менее твердо сказала дама. — Подписывайте на ребенка согласие, забирайте — и тогда уж рассматривайте. Нам тут лишние слезы не нужны.

— Ну подождите, — сказала я, — если я подпишу согласие на ребенка не глядя, вы же сами скажете, что у нас не налажен контакт и отдать мне его никак нельзя.

— Безусловно, — сказала дама-психолог.

Наш разговор зашел в тупик.

К тому моменту я уже несколько раз прокляла себя за то, что схватилась за предложение прийти пораньше, вместо того чтобы действовать легально, через опеку.

— Но мы можем посетить музыкальное занятие детей, — вдруг сказала дама. — Посмотреть на них вместе. К нам часто заходят всякие комиссии, поэтому дети не обратят на нас внимания.

И мы пошли посещать музыкальное занятие детей.

Поднялись в зальчик, сели на лавочку. Четверо мальчиков и одна девочка прыгали под музыку под присмотром аж четырех воспитателей (одна играла на пианино, другая показывала, как надо прыгать, а еще две прыгали за компанию, подбадривая детишек). Прыгали все невпопад, музыка звучала сама по себе. Психолог показала мне глазами нашего мальчика, он прыгал особенно бестолково, налетая на других. Мальчик как мальчик — глаза-пуговки, темноволосый, курносый, смешной. Внимание на меня он все же обратил — и все остальные обратили, заулыбались. Выглядели дети обычно, и зальчик выглядел обычно — если бы не жуткий запах, все как в любом детсаду. Мы посидели минут пять и ушли.

— Решайте! — сказала дама-психолог. — Я вам свое мнение сказала. Этому ребенку место в специализированном учреждении. Но если вам не хватает проблем — забирайте.

— Ну постойте, — сказала я, — хотелось бы все же познакомиться с ребенком поближе.

— Подписывайте согласие — и знакомьтесь, — непреклонно сказала дама. — А опеке о нашей встрече — ни слова. Вы обещали.

Тем временем на мой выключенный телефон звонила и звонила потерявшая меня опека. Которой я не должна была говорить ни слова, будучи при этом совершенно выбитой из колеи.

Я распрощалась с мрачной дамой, отправилась в опеку, получила направление на посещение ребенка. Все было как-то сложно: одна опека, по месту нахождения приюта, направление выдавала, другая, по месту регистрации ребенка, направление одобряла, еще какое-то управление ставило штампик, а потом направление надо было отнести не в то здание приюта, где я была, а в его центральный офис где-то еще. Я бы никогда никуда не успела и ничего бы не нашла сама, но я догадалась взять такси, и оно послушно возило меня по заданным адресам.

Центральный офис приюта, к счастью, оказался гораздо менее мрачным местом. И даже совсем не вонючим. Мне дали ознакомиться с личным делом ребенка, а тамошний соцработник рассказала мне все, что знает. Соцработник была настроена благожелательно — и к ребенку, и ко мне.

История мальчика была довольно странной. У моей приемной дочки никого не осталось — у нее была только мама, и та умерла. У этого мальчика имелись мама, папа, бабушки, тети с дядями. И все от него почему-то отказались. Эти многочисленные родственники были вполне здоровы, молоды, у них были квартиры в центре города, они не сидели в тюрьме, где-то работали и даже не пили.

— Мама к нам приходила, писала заявление, — сказала соцработник. — И она такая, знаете... Красивая молодая женщина. Ну просто красивая молодая женщина, хорошо одетая, без всяких признаков злоупотребления алкоголем или какими-то веществами. С грамотной речью, негрубая, воспитанная. Вы бы ее встретили на улице — она бы вам понравилась. И она нас так запутала этим. Обычно у нас другой контингент. А тут мы долго не могли понять, что не так. Пришла к нам, пожаловалась на трудные жизненные обстоятельства, попросила пристроить ребенка. На полгода. Мы не сомневались, что она его заберет. А вот как вышло.

Мама и папа мальчика расстались, еще когда мама была беременна. Она хотела оставить ребенка в роддоме. Но ребенка забрал отец. Точнее, его мама, бабушка мальчика. Как-то бабушка его растила, ж или в основном на даче (видимо, там и питались корешками), ближе к зиме возвращались в город. А когда ребенку было почти три года, в опеку позвонили соседи: мол, ребеночек какой-то запущенный, грязный, гуляет в полуголом виде, держась за хвост собаки, смотрит голодными глазами. Опека пошла смотреть на ребеночка. Ребеночек скорее ползал, чем ходил, спал с собакой, ел с собакой. Никакой речи у ребенка не было. Но при этом мальчик был довольно ухоженный и ласковый, он сразу залез на ручки девушки из опеки, весело прыгал, улыбался. И в квартире было чисто, спокойно. Игрушек мало, одежды мало, но что-то все же есть. Бабушка сказала, что с ребенком ей трудно, родители от воспитания абсолютно устранились, а что с мальчиком что-то не то, она и сама видит. Но как уж есть.

Бабушка показалась девушке из опеки вполне адекватной. Девушка решила, что они с бабушкой договорились о том, что та сводит ребеночка хотя бы к терапевту (в поликлинике они ни разу не были), который оценит его состояние, а опека со своей стороны поможет с устройством мальчика в специализированный садик.

Через какое-то время мальчик заболел — ничего особенного, вирус, отит. Но бабушка вызвала скорую помощь, отправила внука в больницу. Сама в больницу не поехала, внука не навещала. Забрать домой после выписки отказалась — с формулировкой «ребенок сложный, им должны заниматься специалисты». Опека отправила ребенка в санаторий и занялась поисками мамы.

Мама нашлась — и всем понравилась. Красивая, молодая, хорошо одетая, без признаков злоупотребления, негрубая, с грамотной речью. Мама сказала, что прямо сейчас взять ребенка не готова, ей надо подготовиться и подготовить друга, с которым она живет, но потом — конечно же, всенепременно, она же мать! (В тот момент опека еще не знала, что двух предыдущих своих мальчиков мама таки оставила в роддоме; дальнейшая их судьба неизвестна.)

Так ребенок перекочевал из санатория в приют. И там им — как иначе? — занялись специалисты. Периодически трехлетнего мальчика отправляли то в больницу, то на отдых, то еще куда-нибудь, исключительно с благими целями. И всякий раз без сопровождения. Везде же другие хорошие специалисты, они справятся с любым сложным случаем. Несколько месяцев ребенок жил как бандероль, которую передают из рук в руки. Как я понимаю, от общей растерянности и с перепуга он довольно быстро выключился. И больше особо не включался. В таком выключенном виде я его и нашла.

Через полгода мама честно ребенка забрала. Перед этим она его несколько раз посетила. По рассказам воспитателей, происходило это так: приходит, дает ребенку шоколадку. Смотрит, как он эту шоколадку ест. Улыбается. Обнимает ребенка. Уходит. При этом мамой мама себя не называла, только по имени. Так, по имени, ребенок ее и запомнил. Света.

Забрав ребенка, Света явно пыталась им заниматься. Потому что о жизни с ней у нашего мальчика остались самые светлые воспоминания. Катались на лошадке, играли в машинки. Ничего плохого, вот совсем. Но длилось это недолго — вскоре Света использовала уже испытанный бабушкой прием. Ребенок заболевает, вызывается скорая, описываются неоднозначные симптомы, ребенок отправляется в инфекционное отделение больницы. Родителей туда по старинке не пускают. Для кого-то это драма, а для кого-то — желанный выход. Пока ребенок был в больнице, Света переехала и поменяла номер телефона. И опека уже не смогла ее найти. Сходили еще раз к бабушке. И к другой бабушке. Попробовали поговорить с отцом ребенка — даже дверь не открыл, послал матом. Дяди с тетями отказались разговаривать — без мата, но в категоричной форме. Из больницы ребенок попал все в тот же санаторий. А из санатория все в тот же приют. Который снова принялся отправлять мальчика то на лечение, то на отдых. Кто бы не стал овощем в таких обстоятельствах?

Дама-психолог сказала:

— Он даже людей не выделяет, не узнает. И это в четыре года! Ни к кому не привязан, никому не рад.

А к кому он должен был привязаться-то, если люди все время менялись?

Опека отчаялась призвать родственников мальчика к ответу и подала в суд на лишение родительских прав. Процедура лишения прав заняла еще несколько месяцев. Отец в суд не явился, но мама, ко всеобщему удивлению, пришла. Но ни с чем не спорила, просто плакала. Она снова была беременна. Красивая молодая женщина.

— Мне жаль, что так получилось, — сказала она.

И было видно, что ей действительно жаль. И всем присутствующим: судье, сотрудникам приюта, сотрудникам опеки — тоже было очень жаль. Но вот так получилось. В целом ребенок провел в больницах, санаториях, приюте больше полутора лет только потому, что опека до последнего надеялась вернуть мальчика в родную семью.

После этого опека сразу же стала искать ему новых родителей. В приюте могут жить только семейные дети, а те, у которых нет родителей, должны быть устроены в детдом. Здорово, если есть возможность на этом этапе передать ребенка в семью. Но не всегда удается быстро такую семью найти.

— Неужели у вас не было своих кандидатов? — спросила я начальницу опеки при встрече. — Ведь такой хороший мальчик. Симпатичный, спокойный. Маленький. И совершенно здоровый, если не считать задержки развития.

— Мы в глаза не видели ни одного кандидата, — ответила она. — Никто тут не хочет ни мальчиков, ни девочек, ни маленьких, ни больших... Вот вы хотите — мы и счастливы.

А говорят — за детьми очереди.

Как только я стала действовать официально, вооружившись направлением, поддержкой опеки и соцработника приюта, чернуха отступила. Начальство приюта предупредило дошкольный филиал о моем визите. Я отправилась туда снова. Дети гуляли, воспитатели были мне уже знакомы, никто не помешал мне сесть на скамейку и спокойно поразглядывать малышей. Наш мальчик сам подошел ко мне, протянул какой-то прутик. Мы даже немного поболтали — если это можно назвать разговором, потому что на все мои вопросы мальчик только называл свое имя. И еще он все время улыбался. Воспитатели тоже со мной поговорили — они были добрыми, простодушными, хотели лучшего для всех своих воспитанников и надеялись, что в семье у нашего мальчика все наладится.

— Он так давно ждет маму! — сказала одна. — К другим ведь приходят, других забирают, а его нет. А он все смотрит, смотрит на ворота. И так его жаль.

— Мальчик-то хороший, не вредный и очень даже смышленый. Это у нас он плохо развивается и чахнет, трудно ему без мамки. А у вас он расцветет, — сказала другая. — Даже не сомневайтесь.

Это был такой разительный контраст с мнением дамы-психолога.

Я вернулась в опеку, написала согласие и уехала домой. Всего за один день в меня загрузилась целая жизнь, еще и разнообразно прокомментированная.

Через неделю все документы были готовы, и я стала официальным опекуном нашего мальчика.

Конечно же, дама-психолог от лица приюта заявила-таки, что я не установила контакт с ребенком и должна навестить его не менее пяти раз, перед тем как забрать. Иначе травма будет слишком чудовищной. Да и вообще опека ведет себя крайне безответственно, раздавая детей кому угодно: лично у нее, специалиста с огромным стажем, моя личность вызывает большие сомнения.

Опека в ответ заметила, что ребенка уже пора переводить в детдом, и эта травма, возможно, будет еще более чудовищной. А препятствование в деле устройства ребенка в семью со стороны приюта иначе как злобными кознями не назовешь. У вас что, есть другие кандидаты? А главное, чего добиваемся, ребята? Вы же потеряете этого ребенка что так, что эдак.

После этого дама-психолог куда-то делась.

Приют собрал небольшой круглый стол, чтобы обсудить все вопросы, связанные с нашим мальчиком, — за него сели медработник, соцработник, другая, чуть менее мрачная психолог, дефектолог, педагог и прочие причастные к делу дамы. Главный совет, который они мне дали:

— Как только вернетесь домой, сразу же покажите ребенка специалистам!

А то его за последние пару лет никому не показывали.

От слова «специалист» я с тех пор вздрагиваю.

Когда я приехала в приют за нашим мальчиком, оказалось, что он меня прекрасно помнит.

Дети снова гуляли, он разглядел меня издалека, побежал мне навстречу и с налета спросил:

— А ты что, мой мама?

— Ну, если ты хочешь, — сказала я, — я буду твоей мамой.

Остальные дети, услышав про маму, окружили меня и стали вопить:

— Мама! Мама!

Хотя к ним вроде приходили. И даже забирали домой. Но, видно, не так уж часто.

— Этот мама мой! — сердито заявил наш мальчик. Схватил меня за руку и потащил к воротам. Как бы я его навещала не менее пяти раз — и не представляю.

Провожать нас вышла дама-психолог с круглого стола. Я сказала ей:

— Ваша коллега говорила, что ребенок никого не узнает и не выделяет. А ведь он меня узнал и уже готов со мной уйти.

— Еще бы, — холодно ответила дама. — То, что ребенок готов идти куда угодно с кем угодно, — это ведь тоже признак умственной отсталости.

На том и расстались.

Продолжение следует

Яна Соколова, взявшая в семью троих приемных детей, рассказывает о мифах вокруг усыновления, «страшной» опеке и пользе Школы приемных родителей

Фото: Дмитрий Лебедев/Коммерсантъ

Я обожаю детей и о том, чтобы взять ребенка из детдома, думала, кажется, всегда. Но я была уверена, что это очень непросто. Вдобавок все мужчины, с которыми у меня случались романы, сомневались даже в том, что стоит заводить собственных детей, а о приемных и речи быть не могло. В 2013 году я одна растила пятнадцатилетнего сына, двенадцатилетнюю дочку и родила еще одну девочку, с которой намеревалась сидеть дома как минимум до детского сада.

Тогда же я прочла множество статей, которые были написаны из-за принятого нашей Думой запрета на усыновление российских детей американцами (так называемый «закон Димы Яковлева»). Из-за этих статей у меня сложилось впечатление, что без американцев мы просто пропадем, потому что наши соотечественники и так неохотно берут детдомовцев, а уж детей с инвалидностью не берут вовсе. И эта тема меня окончательно зацепила, я все сильнее переживала о детдомовских детях. Стала смотреть базы с их фотографиями , видеоролики , снятые в детдомах. И наконец подумала: раз я все равно сижу дома с ребенком, почему бы не взять еще одного и не сидеть сразу с двумя? Это было осенью 2014 года.

Теперь я ращу не только троих кровных, но и двоих приемных детей, двенадцатилетнюю девочку и пятилетнего мальчика, и хочу попробовать рассказать о том, насколько сильно мои представления о приемном родительстве разошлись с реальностью. Конечно, это только мой опыт — то, с чем я столкнулась сама, и то, о чем мне рассказывали другие люди, вовлеченные в тему сиротства: ни на какие глобальные обобщения я не претендую, чего-то наверняка не знаю, а в чем-то ошибаюсь.

Как стать усыновителем или опекуном

Я считала, что взять ребенка из детдома — это какая-то сверхсложная процедура. Что надо собрать уйму документов и на это способны только самые героические граждане. Но список необходимых документов оказался настолько скромен, что мне стало даже неловко: для получения некоторых виз надо приложить больше усилий. Самое трудозатратное — это пройти Школу приемных родителей (ШПР); обычно ШПР занимает пару месяцев. А еще нужно собрать справки о том, что ты где-то работаешь, где-то живешь, не был судим по серьезным статьям и вполне здоров. Добывание этих справок носит, скажем так, механический характер: необходимо просто дойти до некоторого количества учреждений. Ты приходишь за справкой о несудимости — и тебе ее дают, никто тебя при этом ни о чем не спрашивает. Даже сбор медицинских справок в моем случае был абсолютно формальным. Насколько помню, только в наркологическом диспансере меня попросили закатать рукав и поглядели вены. Остальные доктора поставили свои штампики, не вдаваясь в детали моего физического состояния.

Я думала, что у людей, которые хотят взять детей, должно быть довольно много денег, а я всю жизнь редактор с крайне скромной зарплатой; хорошо хоть папы детей помогают. Но выяснилось, что нужно подтвердить свои доходы в пределах прожиточного минимума на каждого члена семьи. В Москве в прошлом году прожиточный минимум был около 12 тысяч рублей в месяц. А уж если твои доходы превышают этот самый прожиточный минимум, то считается, что они ого-го! Ну и когда ты берешь ребенка, тебе за это платят. Сколько платят — зависит от региона и от формы семейного устройства; в Москве это в любом случае больше того самого прожиточного минимума. А в формате приемной семьи тебе платят еще и зарплату. Что касается количества квадратных метров жилплощади, никакой нормы тут нет. Ну, то есть, если у тебя однокомнатная квартира, а ты хочешь взять пятерых, опека, наверное, засомневается в твоей способности комфортабельно разместить всю тусовку. Но если одного — да запросто.

Я думала, что незамужним женщинам детей не дают или дают крайне неохотно. Ладно, если бы у меня не было своих — ну, понятно, что женщина хочет, а не сложилось. Но если своих трое… Но в Школе приемных родителей выяснилось, что в нашей группе на три семейные пары приходится шесть незамужних дам, и почти у всех есть дети. И эта статистика потом подтвердилась: незамужние женщины берут детей никак не реже семейных. Наличие партнера женщине иногда только мешает: сама бы взяла, а вот муж против. А раз ты одна, то сама себе хозяйка, и тут уже никаких разногласий. Что до собственных детей — мне не пришлось особо убеждать опеку в том, что у меня есть большой опыт и хорошая среда для воспитания приемного ребенка: в общении с новыми братьями и сестрами он развивается лучше и ему есть с кого брать пример, чтобы выстраивать здоровые отношения с семьей и с миром. Вдобавок у людей с собственными детьми есть не только опыт, но еще и гораздо меньше иллюзий, чем у бездетных, которые зачастую верят, что малыш окажется тихим ангелом, несущим в дом одну радость.

Выяснилось, что слово «дают» в применении к приемным детям вообще не слишком уместно. Потому что ребенка ты выбираешь сам. Только ты решаешь, какого он должен быть возраста и пола. Ты смотришь базы и можешь познакомиться с кем захочешь. Как только ты получаешь от опеки заключение о праве быть усыновителем или опекуном, ты можешь взять ребенка из любого приюта, детдома и дома ребенка по всей стране. Я думала, опека как-то ограничивает этот размах, но нет, пожалуйста, вези хоть из Магадана.

Вообще же у меня с самого начала была довольно жалкая позиция — я всё переживала: понравлюсь — не понравлюсь, дадут — не дадут… Как если бы я была попрошайкой у парадного подъезда или абитуриентом на вступительном экзамене. Мне казалось, что мне придется доказывать, что я смогу, я сумею! И я вертела у себя в голове эти самые доказательства, воображая, как я излагаю их строгой опеке. Но потом я поняла, что подобный расклад абсолютно неадекватен. Адекватная позиция выглядит так: государству приходится заботиться о детях, оставшихся без попечения родителей. Семейное устройство — приоритетная форма размещения ребенка-сироты. Ты как ответственный гражданин готов взять чужого ребенка в свою семью, предоставив ему наилучшие условия для развития. Дело опеки — помочь тебе в твоем благом начинании. Вы защищаете право ребенка на семью, совместно преодолевая возникающие препятствия. Такой ракурс существенно экономит нервы! Особенно учитывая, что люди в опеках работают разные.

Я много читала об опеках, которые ходят по квартирам и ставят родителям на вид, что у детей грязные носки, а на обед они едят одни сосиски. И у меня сформировалось представление о работнике опеки как о строгом надзирателе, обязанности которого, собственно, в том и заключаются, чтобы ходить по квартирам и ставить на вид. На практике я имела дело с пятью опеками и еще с несколькими поверхностно пообщалась. В каждой работало сколько-то дам разной степени приветливости (мужчин я там не встречала). Все они были завалены миллионом дел и буквально погребены под стопками бумаг; перспектива идти на какую-то неведомую квартиру привела бы их в ужас. Обязанности сотрудниц опеки — устраивать брошенных детей в учреждения и семьи, ходить по судам, вести дела опекунов и усыновителей, давать многочисленные разрешения обычным родителям. Все это сопровождается километрами справок, отчетов и резолюций. Для сотрудниц опеки любая новая история — не важно, ужасная или прекрасная — это дополнительная куча бумаг. Безусловно, попадаются светлые личности, которые готовы сидеть над этой кучей ночами, только бы устроить в семью еще одну малютку. Но есть и обычные ленивые тетки, которые кого угодно встретят унылым зевком. Это не значит, что лично ты им не нравишься. И даже если лично ты им не нравишься — да какая разница? Вы вместе защищаете право ребенка на семью, и все дела. Если опека что-то не рвется защищать права ребенка, а требует лишние справки и тянет время, явно нарушая закон, — это повод для того, чтобы позвонить в Департамент соцзащиты. Иногда достаточно даже и не звонить, а только указать на вероятность такого звонка — и закон прямо на твоих глазах молниеносно одолеет хаос во славу мира на всей земле.

Этой пафосной риторике меня, как ни удивительно, обучили в ШПР. На первом же занятии меня поразило то, что нас стали готовить к бою с инстанциями. Поразило меня это потому, что, как мне казалось, Школа приемных родителей — часть той же государственной машины, что и опека, и детдом, и суд, и банки данных детей-сирот. Но потом я столкнулась с тем же боевым настроем и в опеке, и в детдоме, и в банке данных. Как выяснилось, совершенно все уверены, что именно они абсолютно адекватны. Наш детдом — лучший. Сотрудники нашего банка данных — самые квалифицированные. Зато вот те — ну это просто вообще. Будто спорт какой-то, право слово, и всяк считает, что именно он играет на стороне ребенка. Я тоже втянулась, куда деваться, — вот такой параллельный мир, вот такой странный квест. В Школе приемных родителей в основном учат борьбе с чиновниками — ну ладно, действительно полезно, даже и вне всякого усыновления! Об особенностях приемных детей написана тонна книг, а таких внятных советов по борьбе с инстанциями мне больше нигде не встречалось.

Формально занятия во всех ШПР примерно одинаковые, есть некая общая программа и утвержденные блоки тем: социальный, юридический, психологический, медицинский. Но в реальности занятия ведут конкретные люди, и у всех свой опыт и свои представления о том, чему именно надо учить потенциальных приемных родителей. Вдобавок ШПР открыли довольно много — только в Москве их , а где найти столько специалистов? На мой взгляд, лучше всего было бы привлекать в ШПР опытных приемных родителей, которым можно было бы задавать какие угодно вопросы. Но в моей ШПР такого не было. Никто из наших преподавателей не брал детей в семью — мне показалось, они с ними особо и не сталкивались. И возникало ощущение, что (за рамками отличного курса борца с инстанциями) мы просто делимся друг с другом самыми общими соображениями о том, почему детдом — это зло, а детдомовские дети такие проблемные. Многие вопросы из тех, что у меня были, остались без ответа, а в чем-то меня даже дезинформировали. Но зато нас никто не запугивал! Уже взяв детей, я по какому-то делу обратилась в другую ШПР — и была потрясена тамошней обстановкой: потенциальных приемных родителей буквально отговаривали от затеи взять ребенка, убеждая их, что справиться с такими детьми практически невозможно и их не ждет ничего, кроме криков и слез. Тамошний психолог похвасталась передо мной тем, что, ура, отговорила очередную пару. «А что, они хотели взять трудного подростка?» — пытаясь понять, спросила я. «Нет, малыша», — ответила сотрудница. Я так и не поняла. Положим, бывают случаи, когда семья действительно не справляется и ребенка возвращают в детдом. Но есть и статистика таких возвратов: известно, что в основном детей возвращают родственники, старшие сестры, тети, дяди и особенно бабушки и дедушки, которые берут ребенка под опеку из этических соображений и быстро выгорают, потому что у них не хватает ни душевных, ни физических сил. А так, чего уж, никто не застрахован: сегодня ты бодр и весел, а завтра у тебя обнаружили рак — и что теперь, разве тут подстелешь соломку? Насколько я знаю, почти все мои одногруппники не сошли с дистанции и взяли детей — и, по-моему, это здорово. Потому что при любом раскладе детдом — это зло.

Я очень рассчитывала, что встречу в ШПР единомышленников, которые станут моими друзьями. При этом я предполагала, что мои одногруппники будут поблагополучнее меня: я снимала тогда квартиру в довольно престижном и дорогом районе, а ШПР нашла на соседней улице. Но, пожалуй, только одну семейную пару и незамужнюю даму-юриста (причем именно она в итоге раздумала) можно было назвать относительно обеспеченными: я ходила на занятия вместе со школьным учителем, врачом-терапевтом, косметологом, подростковым психологом, отставным военным, сотрудником издательства, офисным менеджером — словом, с самыми обычными людьми, для которых вопрос о размере ежемесячных выплат на ребенка был весьма актуален. Только обнаружилось, что желание взять ребенка объединило нас ничуть не сильнее, чем роддом в беременность. Люди разные, системы координат и ценности у всех свои, вдобавок дети и их воспитание — это такая нервная тема! Выяснилось, что, когда другие рассказывают о своих взглядах на то, как и за что хвалить и ругать ребенка, не важно, своего или приемного, ты думаешь: «О ужас! Что за дикость!» Впрочем, с одной девушкой мы все же подружились, но скорее вопреки, чем благодаря. Она хотела удочерить новорожденную девочку — и удочерила.

Еще я думала, что родители людей, которые берут детдомовских детей, непременно их поддерживают и одобряют. И переживала, что я-то своей маме даже сказать про эту идею боюсь. Потому что она точно будет против. И я думала, что если об этом узнают в опеке, то заметят: «Похоже, семья-то у вас не слишком благополучная, голубушка! Можно ли вам доверить чужого ребенка, если вы и с собственной мамой не умеете наладить отношения?» А выяснилось, что это самое общее место. Так почти у всех. Бабушки с дедушками поддерживают стремление взять чужого ребенка крайне редко, почти всегда они категорически против, и опека ничего другого и не ждет. Есть объективная проблема в том, что для получения заключения о возможности быть опекуном необходимо письменное согласие всех людей старше десяти лет, проживающих с тобой в одной квартире (а таковыми считаются еще и все прописанные в этой квартире граждане). Но из этой проблемы есть неожиданный выход. Если ты получаешь заключение о возможности быть усыновителем, то ничье согласие тебе не требуется. Потому что у нас до сих пор существует такая поразительная вещь, как тайна усыновления, то есть за тобой закреплено право врать даже собственной маме, что пять, или десять, или семнадцать лет назад ты родила ребеночка, и вот он, милый, наконец нашелся и теперь будет жить с вами! Возникает вопрос: а можно ли потом с таким усыновительским заключением взять ребенка под опеку или в приемную семью? Ответ: да! По крайней мере, мне это удалось, причем два раза.

Выяснилось и то, что идея взять чужого ребенка вообще мало кому близка. Конечно, я не надеялась, что моему решению будет аплодировать весь подъезд. Но и к обрушившимся на меня потокам трэша я оказалась совсем не готова. К моему удивлению, многие мои друзья принялись рьяно меня отговаривать, припоминая случаи неудачного усыновления среди отдаленных знакомых. Говорилось о том, что моя жизнь превратится в ад, дом разрушится, кровные дети меня возненавидят, а приемные по-любому вырастут зверями (сколько волка ни корми, а он все в лес смотрит!) и рано или поздно всех нас съедят. Но больше всего меня потряс хозяин квартиры, которую мы благополучно снимали без малого шесть лет: узнав о том, что я собираюсь взять ребенка, он сначала сентиментально поздравил меня с этим «героическим решением», а потом доложил о нем своим родственникам; родственники тут же вообразили, что я пропишу к ним «своих детдомовцев», а те не замедлят «оттяпать квартиру», и принялись буквально выгонять нас, истерически вооружившись невероятными обвинениями и угрозами, — это было настолько внезапно и настолько некрасиво, что противно вспоминать.

Сложности со съемной квартирой были крайне некстати еще и потому, что я уже собрала документы и вступила в отношения с опекой по месту жительства. Именно опека по месту твоего фактического проживания должна давать тебе заключение о возможности быть усыновителем или опекуном — после того, как ты относишь в опеку пакет документов, к тебе должны прийти, чтобы поглядеть, как ты живешь: вдруг у тебя посреди квартиры стоит миномет, гостиную ты сдаешь артели таджиков, а у детей вместо игрушек коробок спичек и дохлая крыса? Но в тот прекрасный день, когда к нам уже собиралась пожаловать опека, выяснилось, что я никак не могу предоставить доказательства того, что мы проживем в этой квартире не менее полугода. Узнав об этом, опека заявила, что заключение не даст. Потому что раз приемный ребенок будет жить не здесь, а где-то еще, то заключение должна дать опека из где-то еще. А я к тому моменту успела не только влюбиться в одиннадцатилетнюю детдомовскую девочку, но уже и пообещала детдому вскоре за ней приехать. Поэтому меня буквально охватило отчаяние, и я совершенно растерялась. В порыве этого отчаяния я отправилась в соседний район в опеку по своей прописке, и там, о чудо, обнаружила самую светлую личность, какую только можно себе представить: выслушав мою историю о трусливом хозяине квартиры и детдомовской девочке, сидящей на чемоданах, сотрудница опеки преисполнилась ко мне сочувствием и обещала разрулить ситуацию. В итоге именно она, убедив предыдущую опеку все же составить акт о прекрасности моей съемной квартиры и лично навестив мою квартиру по прописке (лежавшую на тот момент в руинах и абсолютно непригодную для проживания кого бы то ни было), и выдала мне нужное заключение. Я была поражена таким деятельным проявлением доброй воли абсолютно незнакомого мне человека, и об этом вспоминать очень приятно.

Сегодня день, когда я начинаю свой блог здесь. Сегодня день рождения моего сына. Второй, который мы провели вместе. Хотя, если бы я чуть-чуть поторопилась – это был бы уже третий день рождения. Тем не менее, февраль с мартом у нас богаты на праздники: день рождения, день маленького аиста, 23-февраля, день аиста, 8-е марта. День маленького аиста – это когда мы первый раз встретились. День аиста – когда уехали домой. Я стараюсь вспомнить те дни – но до сих пор они фрагментарны. Фрагментов очень много – и они складываются в мозаику: почти полная картинка, но все равно из кусочков. Сегодня сын вспоминал, как впервые попал домой. Дома нас ждала няня. «Я вошел в комнату – и увидел очень красивую молодую женщину, сидевшую на диване….»

Из разговоров сегодняшнего дня: «Тетя Света, ты аккуратнее, а то упадешь как мама, помни о возрасте!» — ибо нашей няне – вполне себе под шестьдесят;).

Из разговоров сегодняшнего дня с дочерью – разговариваем как раз про наши праздники и день аиста. Убеждаю Улю, что таких праздников, как день аиста, в ее группе в садике ни у кого нет. «Мама, ну что ты! А вдруг кто-то – скрывает? Вдруг он не хочет говорить, ведь это может быть?» Да, говорю. И это тоже может быть.

Конечно, нужно выбрать тему дневника, быть последовательной. Определить идею и донести ее до читателей – но мне скорее присуще быть эмоциональной и непоследовательной. В конце концов, сегодня у меня родился сын. В конце концов, именно такая и моя жизнь: отпахала целый день на работе. Повела детей, родителей и няню в ресторан. Успела заскочить домой, взять свидетельство о рождении – если его предъявишь тебе дадут в ресторане скидку 20% в день рождения. По дороге обратно домой обсудила проблемы крепления камней в ювелирных изделиях, в очередной раз восхитившись логикой шестилетней дщери: «Мама, я придумала, как крепить камень в том… как оно называется из чего кольца делают? Нужно площадку и капельку клея. И ободок вокруг камня – но потом чтобы зажать. Иначе же его не вставить будет». Обсудили, как я стану ангелом после смерти, если буду вести себя хорошо и смогу за детьми наблюдать. Сын трогательно поддерживал меня – ведь я сейчас хромаю (привезла из Москвы растяжение голеностопа). Вечером купили сгущенки и молока и яиц. Ночью вместе с дочкой напекли блинов. Перед сном слегка цапнулись с ней же: если тебе хочется спать на полу в кухне, пожалуйста, на выходных или в пятницу. Но не в четверг. Тем более – сейчас я еще буду на кухне раотать. Уложила детей спать. Согласовала позицию нашей стороны в общении с потенциальным инвестором ровно к нулю часов, и наконец, за полночь села писать… немного отвлеклась на ночные дочкины разговоры вслух – она говорит во сне. И очень часто.

Сдержалась, чтобы не пойти убирать детскую комнату: в моей нынешней идее – видимо позволить комнате зарасти в вещах – солдатиках-пакетиках-носочках – до того момента, пока деточки сами не пойдут убирать. В конце концов у меня есть великолепный повод для неуборки: я же чуть не сломала ногу, до сих пор передвигаюсь хромая и перепрыжками. Кстати, в первый раз, когда я с Улей хромали в садик – дочка стеснялась и пыталась меня уговорить не заходить с ней вместе. На следующей день – она синхронно и очень наглядно для окружающих хромала со мной рядом.

Вообще – за последние пару лет моей жизни с детьми – я неожиданно осознала, что дети в школе и в саду – лучшая подготовка к жизни и к работе (ну просто детей сильно до школы и до сада – у меня еще не было: так уж получились, что мы стартовали с 4.4 и 6 соответственно). Когда в ежедневном режиме, обычно в десять вечера перед сном решаются квесты как нарядить мальчика в русский народный костюм к утру, как сделать доклад о твердом знаке, как с пятилеткой найти сносный стих о Петербурге современного детского петербургского поэта, да так, чтобы он не повторился со стихами тридцати других пятилеток – все это чем-то напоминает солдатскую рутину: есть минута спать – ты засыпаешь стоит только об этом подумать, а через две минуты – снова готов идти в бой. Мозг приобретает очень ценный навык – смотреть в корень и отсекать лишнее. Кстати – и с последовательностями становится намного лучше: иначе квесты просто не сойдутся, если неправильно выстроить цепочку между домом, садом, школой, работой, магазиномсмиленькимкостюмчикомпанды, домашним заданием по китайскому, срочной стрижкой и шелаком, необходимостью быть в пяти местах одновременно, ответить всем на все письма и запросы и не позже семи сидеть в ресторане за деньрожденным столом.

К чему я все это – да к тому, что жизнь приемной мамы – это всего лишь жизнь мамы. Примерно такая же, как у всех других мам. Иногда сложнее. Иногда легче – но это всего лишь жизнь мамы с ребенками. Ребенок – это самое хрупкое – и самое прочное во вселенной. Когда я только думаю, через что прошли мои дети – я просто не представляю, как они смогли. «Мама, в детском доме я молилась каждый день. А еще мама, там иногда, но все таки было чуть-чуть хорошо. Но лучше бы ты нас раньше нашла, мама….»

«Уля, я рада, что я вас нашла. И рада, что иногда там все же было хорошо»

Я пока что не знаю, что испытывает женщина, родившая ребенка. Но почему-то мне кажется – что все наши чувства – примерно одинаковые. Когда я смотрю на сына – я улыбаюсь, расплываюсь от нежности и горжусь. Когда смотрю на дочь – мне хочется обнять ее и не отпускать. Конечно, все это не отменяет тех случаев, когда, наступив на очередной кубик лего/бусину/камушек на кухне хочется разбить тарелку об пол. Или заставить прекрасного сына самого наступать на свои лего, рассыпанные, почему-то на моем пути. А прекрасную дочь – саму ходить по бусинам.

Когда ты принимаешь решение взять ребенка в семью – тебе предстоит научиться быть максимально честным и гибким, и в то же время – держать свои границы. И любить. И понимать. И ничего не ждать, но просто – ждать. Ждать, когда у тебя самой закончится адаптация и память прекратит стирать дни ластиком. Ждать, когда адаптация закончится у детей. Я помню, что изначально сын был неуправляем, а дочка была жердочкой и воробышком – но мне все равно кажется, что моя адаптация была жестче и тяжелее для нас всех.

Когда ты принимаешь решение взять ребенка в семью – нужно быть открытым и не бояться. И быть готовым просить помощь и давать помощь. Быть каменной стеной, за которой дети могут спрятаться – и иногда (или часто) позволять себе поплакать. И иногда позволять себе не справиться. И проваляться день перед телевизором. И даже – о ужас! – растолстеть из-за материнства.

В общем – если вы ждете от меня каких-то откровений – их не будет. Будет много историй про детей. Много историй про нас. Какое-то количество историй про меня. Я буду стараться быть честной, но иногда буду лукавить. Иногда буду приукрашивать, но не слишком сильно. Иногда – пугать, но не слишком страшно. Я не знаю, чем и когда закончится мой дневник о нашей семье, но одно я знаю точно: дети – это здорово, круто, дивно, тяжело, восхитительно. И совершенно необходимо.

Хорошего всем конца недели,